Поэзис

Сады души

Сады моей души всегда узорны,
В них ветры так свежи и тиховейны,
В них золотой песок и мрамор черный,
Глубокие, прозрачные бассейны.

Растенья в них, как сны, необычайны,
Как воды утром, розовеют птицы,
И — кто поймет намек старинной тайны? —
В них девушка в венке великой жрицы.

Глаза, как отблеск чистой серой стали,
Изящный лоб, белей восточных лилий,
Уста, что никого не целовали
И никогда ни с кем не говорили.

И щеки — розоватый жемчуг юга,
Сокровище немыслимых фантазий,
И руки, что ласкали лишь друг друга,
Переплетясь в молитвенном экстазе.

У ног ее — две черные пантеры
С отливом металлическим на шкуре.
Взлетев от роз таинственной пещеры,
Ее фламинго плавает в лазури.

Я не смотрю на мир бегущих линий,
Мои мечты лишь вечному покорны.
Пускай сирокко бесится в пустыне,
Сады моей души всегда узорны.

Н. Гумилев.
000000

Память

Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.

Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.

Самый первый: некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.

Дерево да рыжая собака —
Вот кого он взял себе в друзья,
Память, память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что-то был я.

И второй… Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь — его подруга,
Коврик под его ногами — мир.

Он совсем не нравится мне, это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.

Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.

Высока была его палатка,
Мулы были резвы и сильны,
Как вино, впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.

Память, ты слабее год от году,
Тот ли это или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.

Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь.

Я — угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.

Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.

И тогда повеет ветер странный —
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.

Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо; но все пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.

Крикну я… но разве кто поможет,
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.

Н. Гумилев.
111111

А мой сыночек не такой, как эти,
он плещет рученькой в воде располошенной.
и в рот кладет по самое запястье,
и вырастает водоговорящим.

Я тугонькие струи лепетанья,
как молоко в подойник собираю,
снимаю пенки правды непогрешной,
и сывороткой грядки поливаю.

А в ноябре он открывает ротик,
и первый снег из неба упадает.
Я ем снежок и прошлое съедаю,
как лангольер одноименного рассказа.

Р. Орлова
011101

Одновременное подражание всем

Недостаточно щедра — недостаточно жива.
Это всё одно и то же, это общие слова.
Недостатки и нехватки — лишь сырой материал.
Все огрызки и остатки кто в единое собрал,
кто сознанье на незнанье так неловко прилепил,
кто гвоздями и болтами к мыслям чувства прикрепил,
присобачил-привинтил?
Чьих неведомо трудов результат вообще не нов.
Что ты гнёшься, скорбный зомби, полюбуйся, ты каков —
можешь выпить озверина или выдать пару слов.
Попрошайка, попрошай, вопрошайка, вопрошай!
Задавай прямой вопрос: это кто пошёл вразнос?
Кто паскудными стишками хвастается перед всеми,
так и тычет людям в нос?
Вряд ли это дед Мороз.
Это деда Отмороза невесёлые дела:
выходя из-под наркоза,
раскалившись добела,
от невроза до психоза
вразнобой душа пошла.
От гниения души есть лекарство за гроши:
успокойся и дыши,
успокойся и пиши.
Хоть дыши, хоть не дыши, хоть пиши, хоть не пиши,
никакого нет лекарства от гниения души.
Есть закон антиприроды — остаётся не у дел,
кто за помощь и заботу компенсации хотел,
кто пытался стать любимым, типа верил, что потом,
и поднимут, и обнимут, не оставят — не покинут
под ракитовым кустом?
Никакого нет потом. Оставайся за бортом.
Разломай свои приблуды, поцелуй свои иуды,
обнаружь свои засады, посади свои сады,
закопай свои награды, обнули свои труды.
Стой. Стою. Молчи. Молчу.
Затыкайся. Не хочу.
Ускоряйся, распрямляйся,
поднимайся по лучу.
Видеть солнце на просвет — вот спасенье от побед,
от побед и поражений,
от потерь и искажений,
от жестокости сердец,
от уродства, от юродства, от сиротства, наконец.
Недостаточно сильна? Нет, достаточно сильна.
Недостаточно видна? Нет, достаточно видна.
Недостаточно права? Нет, достаточно права.
Я достаточно живая, я достаточно жива.

Е. Боярских
101000

Возвращайся домой

Мятежный дух. Пандоры сон. Отравленные стрелы.
Пожар в груди не смог разрушить колдовство.
Обручены. Обречены. Все начинать с начала.
И месяц юн, но даже он не в силах нас спасти.

Где каждый день - от тени тень.
Без новостей. Все прах и тлен.
Печальный сон. Хрустальный плен.
Мы разбиваемся на тысячи частей.

Где каждый день - от тени тень.
Без новостей. Все прах и тлен.
Печальный сон. Хрустальный плен.
Мы разбиваемся, но всё без перемен.

Oh, boy.

Возвращайся домой, Агнец -
Мы следим за тобой.

Полцарства льда. Наяды взгляд. Серебряные пули.
Надежды яд. Оковы сна. Драконы позади.
Сокровищ блеск, однажды обернется пеплом -
Наш лабиринт, где спят бриллиантовые псы.

Где каждый день - от тени тень.
Без новостей - всё прах и тлен.
Печальный сон. Хрустальный плен.
Мы разбиваемся на тысячи частей.

Где каждый день - от тени тень.
Без новостей - всё прах и тлен.
Печальный сон. Хрустальный плен.
Мы разбиваемся, но всё без перемен.

Oh, boy.

Возвращайся домой, Агнец -
Мы следим за тобой.

Где каждый день - от тени тень.
Без новостей - всё прах и тлен.
Печальный сон. Хрустальный плен.
Мы разбиваемся, но всё без перемен.
Возвращайся домой, Агнец -
Мы следим за тобой.

Mujuice
101000

Дух

Звезда ребенок бык сердечко птичье —
Все вздыблено и все летит — люблю —
И на лету из хаоса леплю
Огонь цветок — всё — новые обличья

Мое существованье фантастично
Разматываясь космос шевелю
И самого себя хочу настичь я
Стремясь из бесконечности к нулю

Есть! пойман!.. Нет! Еще ты дремлешь в стебле
Но как я одинок на самом деле
Ведь это я всё я — жасмин и моль и солнца свет

В башке поэта шалого от пьянства
Ни времени не знаю ни пространства
И изнутри трясу его сонет

Г. Сапгир
000101

Снимок, не попавший в проявитель,
сделанный рассеянным прохожим;
мы не знаем, что там, мы не видим,
дальнюю границу не тревожим.

Кто же мы — летающие вздохи
или вздохов моментальный снимок?
Птицы, подбирающие крохи
между сквозняков необъяснимых?

Ящерица, та, что на припёке,
поднимает мизерное веко.
Видит восходящие потоки,
принимает их за человека.

М. Айзенберг
111101

Я дальним эхом знал, что Слово — Бог,
я чуял точку ту, где жизнь словесна,
а слово тесным яблоком телесно,
о, ты Его узнать бы в ней не смог,
в ней яблоко берется целиком —
всем шелком кожуры, надкусом кислым
до семечек с их черным, клинописным
на лунках перепончатых письмом,
а прежде — ветвею
с сорванным кивком, а прежде

В. Гандельсман
101111

А далее мне снится новый сон: учёный открывает всезакон,
его глаза устали — и прозрели сложнейшую симметрию миров,
структуру бытия — его любовь, его канон и соло на свирели.
Как музыка, структура началась, на миллион сторон себя раскрыла,
и всё объяла, и прешла, смеясь, и этим смехом всё преобъяснила.
И воздух уподобился воде, такой гранёной, выпуклой вначале,
такой зелёной пламенной звезде,
и всё, что есть, и нет чего нигде, его глаза прозрели — и узнали.
— Теперь, когда мы видим, — говорит, — пока мы бредим — надо
строить город.
Он жжёт меня как голод, он царит повсюду, как единый голос хора.
Труд отменив, конструкция сама себя возводит по модели чуда.
Эй, выходи, устрой свои дома! И город вышел сразу отовсюду.
Стремится в землю, из земли растёт, и по воде торопится и вьётся,
и огненные лестницы ведёт внутри всепонимающего солнца.
Колонны это или корабли, цветы ли, арки, белые гирлянды?
Преодолев сомнения земли, сквозь небо провели его гиганты.
На всякий миллион любых сторон подброшен, погружён и безоружен —
мы видим город-гору, город-сон, он будет вознесён и не разрушен.
Он всеоткрыт, и все в него придут.
Учёный говорил вот так, и тут
ответил друг безродный, беспородный, прикинувшийся внутренним
жильцом,
безвидный, полустёртый, как набросок с ничем не примечательным
лицом:
— Здесь негде жить, —
из утренних теней он выделился в чёрный отголосок:
— Уродство станет явным. Светлый город отменит тьму, и нас
отвергнет с ней. Прозрачен умозрительный каркас, незрим его невиданный строитель.
Пусть этот город исправляет нас. Давай назначим каждую обитель
на сотни вёрст туда или сюда и памятником высшему закону,
и вечным местом страшного суда.
Когда войдут виновные сюда,
их здесь осудит каждая колонна,
рождённая в блаженстве, без труда.
Я вижу горы сквозь твои заборы, пусть мы за них не выйдем
никогда. И город отвечает, не виня: «Вы вспышки разобщённого огня,
что некрасив, но счастлив до предела.
И сквозь твои законы и суды я тоже вижу горы и сады
и совершенство чёрного на белом». Мы люди, а не судьи. Нет руки, которая карает.
Языки трепещущего пламени, как тени, качаются на чудных площадях,
потрескивают, машут, шелестят, восходят и нисходят по ступеням.

Е. Боярских. 26 октября 2020.
110111, 110110

Из романа «Хазарский словарь»

«Я выучила наизусть жизнь своей матери и каждое утро в течение часа разыгрываю ее перед зеркалом как театральную роль. Это продолжается изо дня в день много лет. Я делаю это, одевшись в ее платье, с ее веером и с ее прической, потому и волосы я заплела так, как будто это шерстяная шапочка. Я играю ее роль и перед другими, даже в постели своего любимого. В минуты страсти я просто не существую, это больше не я, а она. Я играю так хорошо, что моя страсть исчезает, а остается только ее. Другими словами, она заранее украла у меня все мои любовные прикосновения. Но я ее не виню, потому что знаю, что и она так же точно была обкрадена своей матерью. Если кто-нибудь сейчас спросит меня, к чему столько игры, отвечу: я пытаюсь родиться заново, но только так, чтобы получилось лучше…»

М. Павич
111111

00.24.00-00.33.50 (1 серия)
«Маленькие трагедии».
М. Швейцер. 1979.
001000